Операция Антиирод - Страница 44

Дорога от этого, безусловно, не получшела, но Дюша, сев за руль, сразу успокоился. Вообще-то к неодушевленным предметам он относился совершенно равнодушно. Вывести его из себя могли только люди. При этом единственным человеком в мире, на которого Дюша никогда не злился, был он сам.

Яркое солнце вдруг вылезло из-за обломков здания и ударило по глазам.

— Солнышко, — сказал Петруха ласково.

Ленинградец, блин заморенный, каждому ясному дню радуется. Дюша попытался представить, как все будет завтра происходить. Наверное, очень красиво. Солнце. Ярко-синее небо. И вода. Интересно, как быстро она будет прибывать? И как высоко? Генерал Лобин утверждает, что до третьего этажа не дойдет. Ну-ну, посмотрим. Дюша с детства любил стихийные бедствия. Как там у классика? "Осада! приступ! Злые волны, как воры, лезут в окна…" Пушкина Дюша тоже любил.

С Сидоровым начали собачиться с порога.

— Что ты мне свою руку паршивую тянешь?! — орал Дюша. — Сколько раз я тебе говорил, чтоб ты со своим лишаем от меня подальше держался?! Где твой помощник? Зови! С ним и поздороваюсь! Да скажи ему сразу, чтоб спирту принес, жажда нас тут замучила! — Ровнехонько с последними словами за окном бахнуло. Дальнейший разговор происходил на таких же повышенных тонах, да еще и под грохот вечерней бомбежки. Сидоров с трясущимися губами сидел, зажавшись, в своем кресле и только изредка пытался что-то пискнуть. Дюша выпил принесенного спирта, но не подобрел. Он шагал по кабинету из угла в угол, пиная стулья и смахивая бумаги на пол. Потом вдруг угомонился, ушел в дальнюю комнату и лег на диван.

— Спать буду, — сказал он, глядя в потолок. — Петруха, через час толкни.

Через час Сидорову стало совсем худо. Как оказалось, Дюша слышал весь разговор с главврачом.

— Гнида ты обкомовская! Жополиз недобитый! Ты что, гад, делаешь?! Ты почему не подготовил госпиталь раньше?! Ты знаешь, что завтра там полные подвалы воды будут?!

Сидоров мямлил какую-то ерунду про артистов, посланных в госпиталь, про письмо, но Дюша его не слушал. Он подскочил к столу и резко сорвал телефонную трубку:

— Восьмой? Первого давай.

Разговор с генералом Лобиным получился нервным и очень коротким. Несколько секунд Дюша молча слушал, наливаясь багровой злостью. Потом повесил трубку. Еще с минуту постоял у стола. А потом со всего размаха грохнул аппарат об пол.

На обратном пути заехали к Жеке. Выпили фляжку спирта, и Дюша подарил мальчику Юре свою старую губную гармошку.

Игорь положил шприц на стол и сел спиной к кушетке, чтобы не смотреть на просыпающегося Андрея Николаевича. Если перед началом сеанса Игорь еще колебался — снимать ли нейрограмму, то теперь сомнений не осталось: не нужна мне его нейрограмма, ни сантиметра. Хотелось бы думать, что человек с таким лицом только что приятно пропутешествовал в розовое детство и всласть навозился в песочнице. Хотелось бы. Да не можется.

— У вас есть спирт? — глухо спросили за спиной. Игорь быстро обернулся:

— Нет. — Он постарался придать своему голосу как можно больше твердости. — Если желаете, могу проводить вас в фитобар.

— Не стоит. — Андрей Николаевич уже стоял около Игоря, протягивая деньги. Обыкновенный человек. Спокойное лицо.

— Заходите еще, — зачем-то ляпнул Игорь в спину выходящему. Посмотрел на пустую кушетку, на часы. До приезда Светланы Вениаминовны Жуковой оставалось тридцать минут.

— Галина Федоровна, — Игорь высунулся из комнаты, — сделайте мне, пожалуйста, кофе! И перестелите простыню на кушетке.

Интерлюдия V

Светлана Вениаминовна, вы меня слышите? — Да.

— Вы хорошо себя чувствуете?

— Да… Но… Я хотела спросить… почему вы называете меня по отчеству?

— Светлана Вениаминовна, не отвлекайтесь. Вы слышите музыку?

— …Да.

— Расслабьтесь. Расслабьтесь. Вы очень напряжены. Слушайте музыку.

— …Да. Я слушаю.

— Теперь сосредоточьтесь. Я начинаю считать. Когда я скажу «пять», вы крепко уснете. Приготовились. Раз. Два. Три. Четыре. Пять.

Шорох, шорох, быстрый шорох… Через пятнадцать секунд после того, как Светлана прошла вращающиеся двери, все абсолютно служащие знали: хозяйка приехала. У молодого бармена мгновенно вспотели руки, и он чуть не выронил стакан с только что приготовленным коктейлем. Что-то грохнуло на кухне. Две официантки, курившие в туалете для персонала, заметались, не зная, куда бы спрятать окурки. Начинающая девочка-певичка, стоя за кулисами, проклинала тот миг, когда согласилась поменяться местами в программе с маститым фокусником-манипулятором. "Она меня выгонит, выгонит! — повторяла она про себя. Абсолютный и строгий вкус Светланы Вениаминовны Жуковой был известен всем. Девочке и самой не нравилась ля-ля-ляшная, наспех сляпанная песенка, которую сейчас предстояло спеть перед публикой. Ей было ужасно жалко денег, отданных халтурщикам — композитору, поэту и аранжировщику. Но те, кто мог предложить что-нибудь получше, и брали раз в десять побольше. Ей было жалко дядю, который так старался пристроить ее в престижный ночной клуб. Ей до тошноты не хотелось возвращаться в родной Барнаул. — Ай, ладно, двум смертям не бывать", — решила девочка и, постаравшись улыбнуться как можно более профессионально, вышла на сцену.

— Зачем она так улыбается? — спросила Светлана, глядя на экран.

— Волнуется, — робко подсказали сзади.

— Новенькая?

— Третий день поет.

— И как?

— Публике нравится.

— Дайте покрупнее.

Оператор послушно переключил вид сцены на крупный план.