Саша сделал еще несколько кругов во залу. Юрий Адольфович, не двигаясь, следил за ним. Он, естественно, слышал все Сашины мысли.
А если глобальней? Двинуться чуть дальше в прошлое и задавить этот аппарат, так сказать, на корню? Выбить у Поплавского из головы саму идею? Как? По башке! Вот, черт, опять насилие. К тому же не забывай, парень, о судьбе знаменитой бабочки Бредбери. Куда и как раскрутятся события без этого аппарата? Юрий Адольфович останется со своими изуродованными руками. Да сколько еще людей потеряет надежду на выздоровление! К тому же не лукавь, свою судьбу тебе тоже не хочется терять… Вот задачка. Как бы так сделать, чтобы все осталось по-прежнему и души наши остались при нас?
— Да очень просто! — вдруг встал Юрий Адольфович. — Если не хотите, чтобы птица улетела, нужно плотно закрыть клетку!
— Что?
— Нельзя ее выпускать!
— Птицу?
— Душу!
Вот оно! Не выпускать! Пусть они все ложатся на кушетку, а доктор Поплавский считает до пяти. Пусть им снятся все их сны с приключениями. Важно, чтобы душа при этом оставалась на месте!
Саша остановился, соображая, куда бы бросить окурок.
— Почему вы вдруг отвлеклись? — Юрий Адольфович стоял перед Сашей с пепельницей в руке.
— Я не отвлекся. Я просто немного… запутался.
— Отчего же? Мне как раз показалось, что мы, наконец-то, нашли выход.
— Нет. Не правильно. Мы его еще не нашли. Мы только узнали, что он где-то есть. В теории, так сказать.
— Ну, почему же… — Юрий Адольфович снова сел в кресло.
— Потому что пока не понятно, как это сделать технически.
— Очень просто! — Прямо перед Сашей вдруг осветился прозрачный куб, в котором стоял аппарат Поплавского. — Вот этого проводка, — Юрий Адольфович ткнул наугад пальцем, — здесь быть не должно. И все. — Куб пропал.
— У вас, простите, какое образование? — недоверчиво спросил Саша.
— Консерватория, — ничуть не смущаясь, ответил музыкант.
— Тогда откуда вы знаете…
— Мы сами придумываем правила игры в своих мирах, — грустно улыбаясь, заметил Юрий Адольфович.
— И вы уверены, что все получится? — Тоскливое предчувствие сжало Сашино сердце.
— Других вариантов я не вижу.
Все? Конец? Начало? Лихорадка последних секунд охватила Сашу. Постойте, а как же… я? Неужели в пещере, полной сокровищ, ничего нельзя взять себе? Света! Света!! Неужели ты никогда меня не полюбишь?!
— …Пять. — Игорь Валерьевич Поплавский приготовил электрод и внимательно посмотрел на пациентку. Спокойное лицо, ровное дыхание. Так. Плечевой нерв. Черт возьми, сделают когда-нибудь в лаборатории нормальный свет? Голова женщины оказалась в тени, словно в сером облаке. А с другой стороны к кушетке не подойти. А что, если? Игорь аккуратно дотронулся электродом до виска пациентки. Ни одна стрелка на аппарате не отозвалась на это прикосновение. Ну, естественно, а чего же вы хотели? Доктор еще раз чертыхнулся и занялся плечом.
— Юра! — Раскрасневшаяся Юлия Марковна заглянула в комнату мужа. — Ты что, еще не собрался? Ты же не успеешь! Елисеевский в два часа закроется на обед!
Юрий Адольфович виновато поднял глаза от нот.
— Юленька, а может, Бог с ней, с ветчиной? Леночка мяса не ест, у тебя — гастрит…
— А ты?
— А я вполне переживу без ветчины. — Юрий Адольфович ласково улыбался.
— Ох, ну и семейка! — Юлия Марковна всплеснула руками, выпачканными мукой. — Ладно уж, лентяй. — Она ушла на кухню, приговаривая про себя:
— За последние двадцать пять лет первый раз на столе не будет ветчины…
За окном шумел вечерний Каменноостровский. Саша лежал на любимом своем бывшем бабушкином диване, положив голову Свете на колени, и смотрел на потолок. Телевизор ненавязчиво бубнил что-то про кислотно-щелочной баланс.
— Слушай, а что ты, в конце концов, вяжешь? — Саше надоело смотреть на мельтешение огней на потолке, и он закрыл глаза.
Я полностью отдаю себе отчет в том, что и эти огни, и теплые колени под головой, и вязание, и вопрос, задаваемый в сотый раз, — все это и называется счастьем.
— Я вяжу подставку под слоника. Семь штук свяжу, куплю фарфоровых слонов и поставлю…
— На пианино, — закончил Саша, в очередной раз поражаясь Светиной фантазии. Из ста ответов на дежурный вопрос она ни разу еще не повторилась. — Вчера ты, помнится, вязала теплый набрюшник Илонкиному ребенку.
— Точно, — подтвердила Света. — Но Никита уже в такого бегемота вымахал, что мне никаких ниток не хватит.
— Но у нас нет пианино!
— Что ж, придется подарить и слонов, и подставки твоему Бляхману. — Света пошевелилась, и Саша, не открывая глаз, догадался, что она пожала плечами.
— Кстати, ты не забыла, что мы сегодня идем к нему на премьеру в филармонию?
— Я-то помню. А вот ты — как? Осилишь вечерний поход?
— Да, брось ты, Свет, я совершенно здоров! Как бык!
— Нет, милок, на быка ты пока еще не тянешь. Ты все еще на загнанную лошадь похож. — Света быстро поцеловала Сашу. Проклятые синие тени, кажется, навсегда залегли у него под глазами. Щеки худы-ые. И руки. Исколотые вдоль и поперек. Ретаболил, витамины, глюкоза, АТФ, фестал, лактобактерин, снова витамины, каждый день, каждый день… Дистрофия. Это вам не ОРЗ.
— Жалко как, — вздохнула Света.
— Ты о чем?
— Нитки красные кончаются. И желтые.
— Ну и что?
— Без них мрачно будет.
— Значит, купим новые. — Саша зарычал и полез обниматься.
— Купим, купим… — засмеялась Света, отбиваясь. — Ну, ну, бегемот, все рассыпал!